Не похоже, что Владимир Путин знает, как решить проблему-2008. На дворе, считай, сентябрь, а с преемниками все та же картина: либо Путин всех ловко и окончательно запутал, либо никакого конкретного плана у него вовсе нет. Зато решение проблемы-2007 — выборов в Думу — за полгода до кульминации проступает вполне отчетливо.

Тут Путин на ходу поменял концепцию. В марте — апреле в России были две партии власти. С конца мая — просто это стало понятно сегодня — из них по-настоящему функционирует лишь одна. В какой-то момент — приблизительно год назад — Путин, судя по всему, испугался созданной им «Единой России». Слишком она становилась мощной. Она и есть мощная — триста с лишним голосов в Думе. Плюс партийная вертикаль в регионах. Взять рычаги власти ей мешает только нехватка воли. И Путин создал ей конкурента — вторую партию Путина, чтобы между ними потом быть арбитром. А на старте предвыборной кампании этот проект закрыл.

Штабисты «Единой России» параллельно с мелкими протестными проектами отрабатывают сетевые технологии. Правда, в другом, истинно государственном масштабе. Член партии? Приведи товарища. Десять товарищей. Это 16 млн голосов. Вот уже печатают специальные парткнижки для отчетности. Раньше ничего такого не было и в помине. Теперь все идет в дело.

Какая разница, наберет партия Путина в его родном Питере 40% или 55% голосов? Что это принципиально меняет? В рамках концепции простого думского большинства — ровным счетом ничего. В логике тотальной мобилизации под одну партию — это огромная разница. Валентина Матвиенко с ее путинским рейтингом в городе всегда держалась путинской модели — была над схваткой и избегала партий.

Теперь она говорит: возглавить список ЕР или не возглавить — это вопрос тактики. То есть уже, можно сказать, решенный.

Когда-то побеждала условная схема 45–20–10–10. Это голоса в процентах. «Единая Россия», затем Миронов, за ними коммунисты и Жириновский. Никто этого не говорит вслух, но очевидно, что на сегодняшний день план другой: 50–15–10–10, и на втором месте не Миронов, а коммунисты. У схемы этой, несложно заметить, есть одно большое отличие: в ней «Единая Россия» формирует конституционное большинство вместе с любым — с любым! — партнером и получает свободу маневра. В этой схеме 50+10 дают 317–318 голосов. Политический ресурс всех остальных фракций, соответственно, резко падает: никто из них уже не сможет диктовать условия партии большинства, но и она без них не всесильна. Налицо эффективная система контроля.

Почему же Путин притормозил на старте проект Миронова? Видимо, он не ожидал, что со спущенной сверху кукольной конкуренцией — кто же на самом деле истинно и верно почитает Путина? — возникнет реальная борьба элит. Все-таки двух партий власти в вертикальной стране не бывает, и устроившиеся элиты восприняли сигнал Путина как могли — совсем струсили. Испугались, что Путин проведет плановую ротацию. Начали стихийное сопротивление на местах.

После выборов в октябре и марте региональные парламенты стали последовательно блокировать «Справедливую Россию», и даже коммунисты тут стали партии большинства союзником и подспорьем.

То же самое мы увидим сейчас на выборах — все будут против Миронова. Он слишком непонятный.

Он на новенького. Он явно лишний. Жизнь должна быть скучнее, а финансирующий новую партию второй эшелон бизнеса пусть так и остается на вторых ролях. У Миронова теперь одна функция — консолидировать локальные протестные движения под шапкой лояльной фракции. В рамках узкого проекта «Рогозин-штрих».

Идея политического арбитража даже легкого предварительного эксперимента выдержать не смогла. Самары и Ставрополя оказалось вполне достаточно. Путин возвращается к идее тотального контроля. Это значит, что преемник должен быт слабым и не мешать Путину управлять страной из-за кулис. Но еще с большей очевидностью это значит, что как такового плана у Кремля нет.

Или, как минимум, эти планы систематически хаотически меняются: было так — вдруг сделали эдак.

Есть лозунги преемственности и стабильности, почтения к Путину, но никакого нет, так сказать, взгляда в будущее.