«Свобода лучше, чем несвобода», — емко и просто сформулировал свою либеральную доктрину будущий президент Медведев. И предложил сделать ряд конкретных вещей — в налоговой сфере, на финансовом рынке, в строительстве дорог и далее. А еще освободить из-под административного гнета суды, прессу и победить коррупцию. Что-то, например, в сфере госадминистрирования, дорог и финансов, вероятно, даже удастся сделать. Но

в том, что касается главного — свободы — мало кто ждет прорыва.

Несвобода бывает разная, и можно прогнозировать смягчение нравов. Или, как теперь говорят, оттепель. Но ожидание оттепели сопровождает ощущение безысходности: демонтированные при Путине институты свободы в обозримом будущем не возникнут. Это наверняка. Не потому даже, что преемник Путина, поставленный ради продолжения курса, такой себе задачи не ставит. Случись вдруг чудо, и приди к власти подлинный демократ-реформатор — осмелимся предположить, что и его бы ждала неудача. Его устремления столкнулись бы с реальностью, этим позывам прямо противоположной.

К примеру, из очевидного: сам Медведев про это не вспоминает, но еще четыре года назад в России выбирали депутатов и губернаторов. И вернуться к этой практике вроде нетрудно, вопрос политической воли. Да и нужно. Но будут ли это выборы?

Не только выборы отменили — сменились правила жизни. Выборы — это уже не выборы. И ни у кого нет даже иллюзии, что таким образом можно решать общественные вопросы.

Не имеющие никакого отношения к выборам выборы президента с их ожидаемой высокой явкой тут просто хорошая иллюстрация: безальтернативность стала нормой, а голосование — ритуалом лояльности. Среди мотивов участия все чаще доминирует анализ рисков: что будет со мной (с предприятием, муниципалитетом, регионом), если не показать правильный результат? И даже не нужно людей запугивать — они готовы так мыслить сами.

То же самое на всех уровнях. Кое-где еще выбирают мэров, и те, что раньше с трудом выходили во второй тур, теперь легко побеждают с путинским результатом. Потому что они — часть единого политического организма.

Конкуренция элит — движущий мотор демократии 90-х — вызывает общее отторжение. Раньше губернаторы воевали с мэрами, и это был признак жизни. Теперь для всех это признак опасной слабости: какой ты губернатор, если мэра до сих пор не прижал к ногтю?

Раньше в ход шли черные технологии. Теперь везде конкурентов либо снимают с выборов, либо предупреждают их, и они сходят сами.

Еще говорят, что надо отменить цензуру на ТВ. Кажется, это нетрудно сделать, и уставший цех изнутри поддержит. Но сам термин уже не вполне по существу. Можно — тоже сверху — снизить накал пропаганды. Может быть, так и будет. Только неясно, что предложить взамен. И

в реальном мире свобода слова с легкостью превращается в пустой звук, когда нет тем для серьезного разговора и отсутствует спрос на новости.

Или независимость судов — по Медведеву, ключевой приоритет работы. Звучит неплохо. И что-то, наверное, можно и нужно изменить сверху: ограничить власть председателей судов над судьями или расширить компетенцию суда присяжных. Но вот представьте: Кремль отказался давить на судей. Такой, значит, жест доброй воли. Не только демонстрируя непростительную слабость властей, тут же развалится второй процесс Ходорковского — Лебедева по воровству на трансфертных ценах. Еще в судах победит коррупция. И чтобы навести порядок, придется восстановить контроль.

Перемены — хороший и важный лозунг. Но нынешняя стабильность тоже не пустой звук. С ней надо считаться, она есть и выражается в согласии, в сущности, по единственному пункту: вопросы развития решаются директивными методами, а политическая полемика есть признак кризиса. И

будущий президент Медведев внутри себя может быть очень демократичным. Но у него тоже нет выхода: чтобы утвердиться, он должен будет вслед за своим предшественником демонстрировать самостоятельность, а не мягкость.

Это порочный круг: иначе он ничего не добьется в мире победивших простых решений, где кроме ресурсов и силы не осталось никаких аргументов в споре.