Я близко знаю только одну иностранную семью, которая усыновила ребенка в России. И эта семья — часть моей семьи. Не буду называть имен, потому что я не согласовывала с ними публикацию этого текста.

После всех бюрократических процедур, имея на руках все нужные бумаги, моя подруга поехала наконец в северный русский город, в детдом. Она позвонила вечером и сказала, что видела мальчика. Ему был год с чем-то. Я, как злой следователь, спросила: что в анамнезе? В анамнезе было не очень: мать-алкоголичка, отец не известен. Старшие сестры от безысходности жизни с матерью взяли младшего брата и пришли в социальную службу: заберите нас. Их забрали в разные, если не ошибаюсь, детские дома.

Я, аккуратно: ты уверена? А нет ли выбора? Не могла бы ты посмотреть еще какого-то ребенка? Она ответила, что может посмотреть еще десятимесячного ребенка. Потом задумалась и сказала: «Что-то мне в твоем вопросе и моем ответе не нравится. Мне надо подумать. Завтра позвоню и скажу».

Назавтра она позвонила и сказала: «Знаешь, детей не выбирают».

Против этого у меня аргументов не оказалось.

Первое время от мальчика исходил какой-то запах. Я все никак не могла понять, какой. А потом поняла, что это запах той жизни, о которой мы не так много знали. Запах ребенка, рожденного матерью-алкоголичкой.

Ребенку нужны были воздух, нормальная среда, нормальное питание, нормальные врачи, нормальный уход. И любовь. Он был маленький и хрупкий во всех отношениях.

До сих пор, когда он вдруг перестает улыбаться, я пугаюсь. Мне надо, чтобы он улыбался, тогда я спокойна.

Это я, считайте, тетка. Могу только догадываться, что испытывают его родители, когда он впадает в хмурое настроение.

На них очень приятно смотреть. Приемная мама яркая, темноволосая, дико энергичная и внешне — ну, вылитая грузинка. Говорит по-русски с французским акцентом, который я обожаю. Приемный папа невысокий, темно-русый, интровертный, сосредоточенный, несколько педантичный. Говорит по-русски даже лучше жены и с тем же французским акцентом. И мальчик — русый-русый, светлоглазый, курносый, субтильный, с внимательный взглядом, который постоянно бдительно следит за сохранением триединства — мама, папа и я.

Первая няня была, кажется, украинкой, и мы все смеялись, что ребенок будет говорить по-русски с украинско-французским акцентом.

В тот день, когда он покинул детский дом, он все проделал в первый раз. В первый раз поехал с новыми родителями в машине. Потом в первый раз на поезде. Потом мы впервые взяли его с нами обедать в ресторан. Потом в первый раз полетел на самолете. Потом оказался за границей, где все, кроме родителей, говорили на непонятном языке.

Я не заметила, когда он впервые заговорил со мной по-французски. Это произошло как-то очень быстро и совершенно естественно. Я перешла на русский. Он ответил по-русски. С тех пор я стараюсь всегда говорить с ним по-русски и поправляю его ошибки, он послушно за мной повторяет. Он поправляет мой французский. Все честно.

Я не заметила, когда он совершенно перестал отличаться от детей, которых я вижу в Европе. С отличным цветом лица, нормальным аппетитом, раскованный, дружелюбный.

Но до сих пор наши с его мамой попытки оторваться ото всех и прошвырнуться вдвоем по магазинам или сбегать вечером поужинать и наговориться не вызывают в нем никаких добрых чувств. Мама должна быть рядом. Или на работе. Но потом все равно рядом. То же относится и к папе. Их трое. Они должны быть вместе. Днем и ночью. Он боится, что откроет глаза и их не будет? И окажется, что все это сон? Мне кажется, что да, до сих пор — да, хотя с тех пор, когда они вышли за ограду детдома, прошло больше 10 лет.

Ему было 5 или 6, и мы как-то остались с ним вдвоем дома. Я решила разузнать, что бы ему хотелось на день рождения, какой подарок. Начала издалека: «Я забыла, когда у тебя день рождения? Напомнишь?» Он сжался, оставил игрушки, замолчал. Я удивленно подняла голову от компьютера. И вдруг поняла: этот день ассоциируется у него с той далекой, теперь уже прошлой жизнью, о которой мы так немного знаем. Но она у него была, и он ее помнит. Меня это совершенно потрясло. Помнит! Как он может помнить, ему было всего-то… До сих пор! Что же там было в той его жизни, что вот так сидит в нем и не отпускает до конца. И тенью лежит на лице. Не знаю и не уверена, что хочу знать. По лицу вижу — ничего хорошего. Делаю вид, что ничего не заметила: «Ну ладно. Не говори. Мне тогда и подарки не надо искать…» Быстро подлезает ко мне под столом: «А вот ты знаешь такого дракона…»

Он стал французом, этот любимый мальчик. Он говорит по-французски и по-русски. Семья жила в Австрии, теперь в Берлине, так что немецкий ему не чужой. Он неожиданно включает английский после какого-нибудь фильма. У него русский крестный папа и французская крестная мама. Он вытянулся и повзрослел. Все такой же русый-русый. И счастливый.

Да, мы наказываем иностранцев, когда перекрываем им возможность усыновлять наших сирот. Количество желающих усыновить ребенка в развитых странах превышает возможности, чего не скажешь о нас. И они едут к нам.

Ну поедут американцы в Азию и Африку. Кому от этого хуже? И да, у нас довольно идиотов, которые смакуют трагические случаи с усыновленными из России детьми, забывая при этом упомянуть, что иностранцам не отдают здоровых детей. Да нет у нас практически здоровых детей среди тех, кто растет без родителей. Но они забирают больных, в том числе и обреченных, иногда, наверное, переоценивая собственный силы. И да, иностранные родители такие же разные, как и российские.

Наберите в Google список погибших в России детей. И читайте. «В ДТП на Минской улице в Москве погибли 5 детей-сирот»; «Под Москвой нашли труп пропавшего ребенка»; «На Алтае нашли трупы утопленных младенцев»; «Расчлененный труп ребенка найден на Урале»; «В Ленинградской области младенца присыпали землей и бросили в лесу»; «Похищенный под Владимиром ребенок был убит»; «В Новосибирской области родители убили ребенка головой о стену»; «В Орле родители убили годовалого ребенка»… Или сходите на сайт Следственного комитета и почитайте о делах, возбужденных только по убийствам детей только за последние 2 года. Мало не покажется.

Или посмотрите статистику. С распада СССР только американцы усыновили 100 тысяч российских детей. С 1991 года из всех детей, усыновленных иностранцами, погибли 5 детей, 16 стали жертвами несчастных случаев, 119 детей были возвращены на родину.

В России за 15 лет после распада СССР (данные на 2006 год) погибли 1220 детей, усыновленных гражданами России.

Я знаю, что этим лишенным на родине родительской любви детям выпадает с их новыми родителями счастье, и гораздо чаще, чем несчастье. Поэтому имени этого нашего счастливого мальчика вы не знаете, как и тысяч других обретших иностранную семью российских детей, а имя Димы Яковлева знаете. Мальчик погиб. Случилась беда. И беда использовать его имя в качестве «нашего ответа Керзону» — асимметричной реакции на принятый американцами «акт Магнитского». Наша беда, не американцев. И верх цинизма.