Даже те, кто ничего не слышал об особенностях прежних деловых взаимоотношений ведущей канала РЕН ТВ Марианны Максимовской с Альфредом Кохом, гостем её программы, напряглись уже в самом начале разговора. В студии сверкали молнии. Марианна повторяла: «Ничего личного», что обычно означает: «Все личное». Для тех, кто не слышал, краткий экскурс в недавнюю историю.

Максимовская работала на НТВ Гусинского. С приходом Путина к власти империя стала распадаться. За внешним сюжетом, связанным с «кровавым режимом», крылся более интересный сюжет — внутренний. Благодаря Гусинскому посреди политического хаоса 90-х возникло принципиально новое ТВ, ориентирующееся на вечные ценности, а не на меняющийся флаг на кремлевской крыше. Было одно «но»: первый частный канал поднялся во многом на казенные деньги.

Было и второе «но»: где-то примерно в году эдак 96-м звезды канала решили, что они и есть власть. Думаю, именно это, а не неприятие чеченской кампании власть им и не простила — слишком рьяно они уверовали в свою возможность поставлять России президентов.

Итак, в апреле 2001-го НТВ переходит к «Газпрому». Председателем совета директоров становится Альфред Кох. Но и тут имеется своя предыстория. Если не ошибаюсь, в 97-м Гусинский решил прикупить телекоммуникационную компанию «Связьинвест». Тогдашний глава администрации Чубайс и вице-премьер Кох не позволили ему это сделать. Гусинский ринулся на младореформаторов войной. В эфир запускается сюжет о «деле писателей». Якобы Чубайс и Кох получили по сто тысяч долларов от швейцарского издательства за еще не написанную книгу о российской приватизации. Часть аборигенов (среди них и Максимовская) воспринимала Коха как оккупанта, другая часть смирилась. Теперь уже бои ведутся внутри коллектива. Все пишут друг другу открытые письма, в которых сквозит разная степень таланта их авторов, а качество программ тем временем ухудшается.

При всей амбивалентности исторической роли Коха самое яркое послание у него. «У вас пропал стиль, — писал он своим противникам. — Бетховен, сыгранный на балалайке, — это не Бетховен».

Среди таких балалаечников была и Максимовская. Она пришла на НТВ молодой журналисткой и к моменту распада не успела набрать мастерства. Тем не менее на канале ТВ-6, куда она мигрировала вместе с командой Евгения Киселева, Марианна стала вести новости. То были не новости, а плач Ярославны на городской стене. В глазах стояли непролитые слезы, она никак не могла найти верный тон… В 2003-м М. М. перешла на РЕН ТВ, где ей предложили вести «Неделю».

Тут и начинается самое интересное. Молодой аналитик взялся за дело рьяно. Критика приняла её восторженно. Я, правда, поначалу пыталась говорить о профессии, но, каюсь, быстро сдалась. Информационно-аналитическое вещание гибло на глазах. Чем дальше, тем больше программа Максимовской с её попыткой другого взгляда на текущую политику возвышалась Монбланом. Она была и остается единственной, других просто не было (уточню — до появления «Дождя» (организация включена Минюстом в список иноагентов)). В начале карьеры М. М. называли «трехдюймовочка» — миниатюрная девушка обладала нешуточным напором. Сверхактивность росла вместе с её популярностью у либеральной публики. Профессионализм опять же не всегда поспевал за напором. Так бы она и числилась в первых отличниках, если бы не случился Кох.

Его задела мягкость тона ведущей в интервью с Еленой Скрынник. Он вспомнил наезды Максимовской на себя за «дело писателей», которое дорого обошлось и ему, и его семье. Марианна пригласила Коха в студию. И вот тогда стало ясно, что с профессией как были, так и остались проблемы. Дело даже не в том, что она не смогла сдержаться и вновь обернулась трехдюймовочкой. А дело в том, что

Максимовская продемонстрировала градус тенденциозности, который вполне сопоставим с мамонтовским. Она говорила со своим гостем голосом следователя, которому снова предстоит распутать события 16-летней давности.

Как водится в российском правосудии, аргументы оппонента она не слушала и не слышала. Закипающий Кох в какой-то момент встал и ушел. Разговор, как он утверждает, длился примерно час. М. М. настригла из него минут 5—7 с таким расчетом, чтобы её собеседник выглядел душителем свобод. Одним словом, то был не эфир, а месть.

Собственно, весь этот разговор я затеяла с одной целью — нащупать грани дозволенного. Всегда ли цель оправдывает средства? Может ли многократный лауреат ТЭФИ превращать эфир в сеанс мести? Чем либеральные журналисты отличаются от нелиберальных, если они способны так же легко впадать в тенденциозность, как их идейные противники? Что такое сегодня свобода СМИ, если все мы несвободны? Я и себя не исключаю из местоимения «мы». Я тоже несвободна — к счастью, не от начальников и цензуры, а от себя. Нечасто, но все же хвалила Максимовскую за остроту, за смелость противостояния мейнстриму, старалась не замечать сбои и огрехи.

Важный инструмент ведущего — точность интонации, выверенность жеста и слова — и прежде, и теперь дается Максимовской с трудом.

Так что тут урок и для меня. Если уж я стараюсь придерживаться гамбургского счета, то обязана всегда помнить: в качественной журналистике «как» не менее важно, чем «что».

Я не идеализирую Коха вообще и в данной ситуации в частности. Непонятно, зачем пришел. Непонятно, почему ушел. В любом случае он выглядел достойней Максимовской, за которую стыдно.