У нас, можно сказать, идет полемика руководителей телеканалов в печатной прессе. Новый гендиректор НТВ Владимир Кулистиков ради «возвращения НТВ ореола объективности и беспристрастности» снял с эфира последнюю политическую программу, в которой давали слово оппозиции. Даже не оппозиции — у нас нет оппозиции, — а тем, кто отступал от генеральной линии. Кулистиков называет их «маргиналами, потерпевшими крах в политике и в бизнесе». (О, это тонкое «в бизнесе»: такие вот у нас есть теперь новые люди — предприниматели-неудачники!) По мнению же гендиректора СТС Александра Роднянского, объективность теленовостей всегда есть некая условность и происходит из договоренности о том, что мы считаем объективным.

В последнем интервью, не оставляющем иллюзий, Кулистиков указывает, что громкий голос «обиженных неудачников» оттолкнул от НТВ людей, принимающих решения. Видимо, они давно перешли на РТР и смотрят про посев. На самом деле все наоборот, и единственный минус аккуратного и в целом лояльного ток-шоу «Свобода слова» состоял в том, что оно так или иначе делало из новостей предмет осмысления. Тогда как по логике единообразной информационной политики телевидение в России не должно даже служить источником новостной картины дня. Включая телевизор, вы постепенно привыкнете к тому, что новости внутренней политики бессмысленны и как бы не существуют вовсе. Что «они там наверху» чем-то своим заняты, да вам в сущности и не очень интересно узнать, чем именно.

Новости на ТВ уже стали одним из основных каналов государственной идеологии «двух миров» — социальной иерархии, разделяющей нацию на народ и власть.

Перестраивая растерявший свою аудиторию ангажированный телеканал, Кулистиков хочет вдохнуть новую жизнь в лозунг «Новости — наша профессия». Этим лозунгом, снова возражает Роднянский, канал НТВ вооружился во время президентских выборов 1996 года, и тогда же телевидение стало политическим инструментом. Сегодня самым стойким легитимистам российской государственности приходится признать, что это правда, и цена, заплаченная за ту победу Ельцина, оказалась исключительно высокой. Настолько высокой, что вопрос о ее целесообразности теперь — по совокупности госстроительства за последний год-полтора — уже не лишен смысла. Именно тогда общественное мнение само согласилось стать объектом манипуляций, а журналистика — окологосударственной торговлей интерпретациями и пафосами.

Именно тогда, видимо, болезненная конспирология — «все равно они нам всегда врут» — окончательно подменила в общественном сознании гражданственный порыв.

~ В итоге у нас публицистика как общественный феномен заведомо вне морали. «Четвертая власть» — это, согласитесь, вообще не звучит, и система ценностей внутри цеха достаточно либеральна. Примерно так же, как в российской деревне воровство постепенно укореняется как приемлемая форма поведения. Возвращаясь к 1996 году, уже можно попробовать представить, что с победой того же Зюганова журналисты, напротив, составили бы авангардный отряд чистосердечной борьбы с режимом. Как это случилось, скажем, во время путча. И — продолжая фантазию — по мере укрепления корпоративного престижа для «профессиональных работников в сфере медиа» уже считалось бы зазорным демонстрировать умение выполнять любую волю любого собственника, будь то «Радио Свобода (организация включена Минюстом в список иноагентов)» или орган ЦК КПСС. Как-то изменились бы, вероятно, правила игры.

Дело не в журналистах. Дело в тотальном разрушении институтов, так сказать, общественной самообороны.

Вот, к примеру, вы тяжело заболели. Легли в больницу. Там вам сделали еще хуже. Вы обратились в милицию, а милиционер, защищая государство, занимает сторону врачей и вам отказывается помочь. Типичный, в сущности, случай. Вы тогда, допустим, рассказали об этом телевидению. А оно вам: аудитория стареет, новости наша профессия, возвращаем, значит, ореол беспристрастности, президента и так винят во всем, нужно больше позитива. Печальный парадокс состоит в том, что российская нация считает, что так и надо.

Автор — обозреватель журнала «Русский Newsweek»