Цивилизация
Три крупнейших телеканала сочли нужным отметить 20-ю годовщину трагических событий. Все выставили в эфир юбилейные премьеры – почти в одно и то же время. На этом сходство кончилось. Начался полный плюрализм. В запасе у трех столпов федерального ТВ – читай, государственной пропаганды, — не оказалось ни общей концепции, ни официальной версии тех октябрьских событий.
Первый канал показал фильм «1993. Осень в огне», посвященный в основном штурму «Останкино». Ровная, типовая, застегнутая на все пуговицы документалка с хроникой, говорящими головами и предсказуемым сюжетом: автор Сергей Медведев реконструирует ход событий и приходит к выводу, что конфликт спровоцировал Верховный совет и другого выхода, кроме его разгона, у президента Ельцина не было.
В фильме НТВ «Белый дом, черный дым» главным виновником, наоборот, предстает Ельцин, а жертвами провокаций – защитники Белого дома. Картина масштабнее, свидетелей больше, хронометраж просторнее. Не обошлось без постановочных сцен и боковых сюжетов о таинственных подземельях и загадочных самолетах — НТВ все-таки, но до полной «анатомии» автор Владимир Чернышов и продюсер Вадим Глускер не дошли – они работают в другом энтэвэшном цеху и блюдут репортерские приличия.
Зрителям «России-1» предложили не фильм, а спецвыпуск «Поединка» с Владимиром Соловьевым, где на этот раз лицом к лицу сошлись не два дуэлянта, а две трибуны. На одной — защитники Верховного совета: Руцкой, Анпилов, Алкснис, Лукьянова, Селезнев, Шаргунов, Аксючиц. На другой – их оппоненты: Станкевич, Гербер, Сванидзе, Любимов, Архангельский, Резник, Барщевский. Разговор под грифом «прямой эфир» получился для госканала даже слишком прямой. Дошло и до уроков событий 1993-го – по мнению некоторых гостей и самого хозяина студии, в стране теперь не демократия, а вождизм, а разделение властей и независимость судов – декорация.
Последним, уже в субботу, по теме высказался «Дождь». Фильм Михаила Зыгаря «1993. Кто здесь власть?» смотрели, а потом обсуждали в студии «Дождя» Станкевич, Сатаров, Константинов, Сванидзе, Кашин, Эггерт, Шаргунов, Пархоменко, Куцылло, Шевченко и ведущий Юрий Сапрыкин.
Проект «Дождя» подвел некоторую черту не только под телевизионными, а, пожалуй, под всеми юбилейными спорами о 1993-м. Это не значит, что споры окончены – просто в них наметился один важный поворот.
В фильме Зыгаря версий тех давних событий четыре — молодые журналисты по очереди излагают каждый свою, подкрепляя ее синхронами участников и очевидцев. Состав спикеров от версии к версии не меняется — Руцкой, Хасбулатов, Макашов, Филатов, Станкевич, Сатаров и председатель Союза офицеров Терехов, а истории получаются разные.
Петр Рузавин, 22 года, придерживается президентской линии. В какой-то момент он почти дословно повторяет слова старшего коллеги с Первого: «После бойни в «Останкино» Ельцину пришлось отдать приказ о штурме Белого дома, у него не осталось выхода».
Маргарита Журавлева, 21 год, похоже, сочувствует другой стороне конфликта. Она называет защитников здания «сильными, взрослыми, адекватными мужчинами». Здесь Хасбулатов рассказывает, как пытался дозвониться Ельцину и Черномырдину, а ему один за другим отключали телефоны. А Руцкой сообщает, что призывал всех уйти из Белого дома. Здесь всплывают те самые баржи, на которых тела убитых после штурма тысячами увозили от парламента.
У 19-летнего Егора Максимова – вообще альтернативная история: Верховный совет победил и президентом страны стал Руцкой. Но дальше все идет по неизбежному сценарию: кризисы, чеченская война, теракты, дефолт – и в 1999-м генерал уступает президентское кресло преемнику по фамилии Путин.
Последний из квартета, 27-летний Ренат Давлетгильдеев, переходит на личности. В центре его сюжета – личный конфликт Ельцина и Хасбулатова. Тут Хасбулатов валит ответственность за бойню на Макашова, Руцкой — на Терехова и РНЕ (организация запрещена в России), а Макашов — на Руцкого и Хасбулатова, а лейтмотивом становится фраза «Просто у нас у всех сдали нервы». Стороны по-прежнему лелеют свои амбиции, и, резюмирует автор, ничего не изменилось.
Дело не в том, насколько оригинальны и остроумны эти версии. Главное — фильм демонстрирует, как это работает. Как по-разному можно подсветить одни и те же события, извлечь из одного свидетеля разные свидетельства и проиллюстрировать одним и тем же кадром хроники совершенно противоположные утверждения.
Нет, это не рассказ о манипуляциях. Авторы просто отвечают на вопрос, который сами задали в начале — которым в эти юбилейные дни задавались многие из нас. Год 1993-й — не Средневековье, вот газеты и видео, вот живые люди, которые тогда отдавали приказы, стреляли, вели колонну на штурм или снимали это на камеру. Почему же все так невнятно? Они что, дали подписку о неразглашении? Разве нельзя расспросить, зафиксировать, задокументировать, разобрать, а потом сложить, наконец, объективную картину тех событий? Но такой картины не бывает. Ни время, ни секретность не при чем. Имей мы шанс оживить и расспросить Ельцина, Грачева и любого из убитых — всей картины мы все равно не получим.
Она у каждого своя. Для одних — дикая траектория палящего во все стороны бэтээра, провокация спецслужб, для других — просто бардак. Для одних — Ельцин — компромиссный политик, для других — жестокий палач. Для Станкевича — амнистия, по которой фигуранты тех событий вышли на волю через полгода, — демократический жест власти. А для Константинова — знак слабости новорожденного авторитаризма.
Это вопрос не знаний, а веры. Спор не о том, кто первый выстрелил и какая власть оптимальна для России — парламентская или президентская. Тут, хором говорят в том же «Поединке» ни в чем не согласные друг с другом Анпилов и Резник, не две ветви власти столкнулись — два представления о жизни.
Наблюдая дискуссию в студии «России-1», удивляешься, как все эти спокойные, видавшие виды пожилые люди заводятся, обсуждая события 20-летней давности. А глядя на спорщиков помоложе в студии «Дождя», понимаешь, что 1993-й — вполне себе тема для новой войны. Даже там, где позиции сторон гораздо ближе. Они могут согласиться, что именно тот момент истории был критическим. Они готовы признать в тех событиях корень нынешних бед. Но для одних дело в том, что Ельцин разогнал Верховный совет. А для других — что он сделал это слишком поздно и не слишком решительно. Для журналиста Константина Эггерта год 1993-й — конец советской власти. А для журналиста Олега Кашина — начало путинской эры.
В спор о событиях октября-93 вступило новое поколение. Оно тоже хочет что-то сказать, и его не смущают реплики про «вас тут не стояло». Неважно, кто на самом деле вдыхал дым парламента — а кто читал о нем у Пелевина. Быть участником и очевидцем — не значит лучше всех понимать, что происходит. Вот Филатов и Сатаров говорят, что танки по Белому дому стреляли болванками, а Руцкой и Терехов уверяют, что настоящими боевыми. Прошло 20 лет — личные воспоминания становятся общественным достоянием. Теперь о них вправе судить каждый.
Мы наблюдаем переломный момент. На наших глазах живой, еще дымящийся кусок современности отрывается от нее, чтобы стать историей.
Очевидцы могут сколько угодно потрясать дневниками, документами и репортажами. История не летопись и не хроника. Она состоит не только из свидетельств — в нее на тех же основаниях попадают и неочевидные версии, и легенды и слухи. «Мы не знаем, что писать в истории», — сетует в одном из интервью Сергей Филатов. Он прав — и дело не только в том, что события того октября не были толком расследованы. Просто он участник тех событий — и не ему писать их историю. История — не то, в чем ты участвуешь. История — то, что об этом расскажут твои дети и внуки.
Так что нынешняя дискуссия о событиях 1993-го — еще и спор отцов и детей. «Вы нас спросите, — кипятятся отцы, — мы-то там были». Их не то что не спрашивают — спрашивают, но больше не принимают их свидетельств за непререкаемую истину. Каждый родитель знает этот неуютный момент, когда дети начинают смотреть на тебя критически. Оказывается, у них образовалось собственное мнение — не обязательно такое, как ты думал.
Тут много нюансов. Детская ревность к отцам — у которых были настоящие баррикады, а не митинги с шариками (но дети этой ревности не осознают — а отцы не чувствуют). Отцовская оторопь перед детскими вопросами, которые заставляют искать оправданий (сами они этого не чувствуют — а дети не понимают). Тут нет правых и неправых — в споре отцов и детей. Отцы не готовы выпустить эстафету из рук. Дети не согласны с ходу подписывать акт сдачи-приемки — вот с этим вы предлагаете нам бежать дальше?
Но процесс, похоже, начался. Те, кому сейчас 25–35, понемногу занимают место у руля. Уже неважно, как работают в государстве социальные лифты и кто тут номинально капитан. Неважно, что представители нового поколения по-разному смотрят на то, куда же нам плыть. Все равно эти взгляды на будущее и прошлое в ближайшее время станут мейнстримом. Ответ на заданный в фильме вопрос «Кто здесь власть?» очевиден.
