В 1918 году в венском кафе «Ландтманн», что неподалеку от Университета и Бургтеатра, на глазах у коллег спорили одни из самых влиятельных мыслителей XX века Макс Вебер и Йозеф Шумпетер. Беседа проходила в духе булгаковского разговора Воланда и Канта: «Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут»».

Шумпетер, указывая на пример большевистской России, радостно рассуждал о том, что наконец-то разговор о социализме из бумажной дискуссии превращается в практический эксперимент. Дальше мы можем представить спор двух классиков в духе драматургии Тома Стоппарда. Например, так:

Вебер (пылко): «Попытка ввести социализм в России – преступление, и она закончится катастрофой!»

Шумпетер (холодно и отчужденно, прихлебывая кофе со сливками): «Такое может случиться, но, коллега, Россия представляет собой прекрасную лабораторию».

Вебер (кричит): «Лабораторию с горой трупов!»

Шумпетер: «Как и любой анатомический театр».

Вебер (кричит на всю кофейню, люди за столиками оборачиваются на него): «Это невыносимо!» (Выбегает на Рингштрассе).

Шумпетер (раздосадованно): «Ну, разве можно так шуметь в кофейне!»

Собственно, этот исторический разговор известного своей чрезмерной вспыльчивостью Вебера и автора тезиса о «созидательном разрушении» Шумпетера подытожил – причем задолго до того, как социализм ленинского, сталинского, политбюрошного, маоистского, красно-кхмерского и т.д. типов широко отметился на карте мира и в удручающей демографической и экономической статистике – результаты практического применения учения Маркса, которое, согласно бессмертной формуле одного его последователя, «всесильно, потому что оно верно».

Учение к этому итогу шло уверенными шагами, хотя сам Маркс в беседе с лидером французских социалистов Жюлем Гедом, мужчиной с грустными глазами панды, раздраженно заметил, что разработал теорию, а не учение для сектантов. И добавил: «Верно лишь то, что я – не марксист!»

Ну, и уж вполне очевидно, что не марксист-ленинист. Давид Рязанов, основатель Института Маркса и Энгельса, впервые опубликовал на русском «Экономическо-философские рукописи» немарксистского Маркса. За что – по совокупности заслуг и за фразу «Ну, Коба, все знают, что теория – не твоя сильная сторона» — был умерщвлен в 1938-м. Кстати, в тот же год большого террора сгинул сын Германа Лопатина, первого переводчика «Капитала» Маркса на русский, Бруно Лопатин-Барт, известный до революции адвокат, масон и эсер. Марксистский режим неистово избавлялся от интеллектуальных наследников Маркса.

Карл Маркс в принципе умер в многочисленных, как называет это явление автор свежей книги «Маркс и марксизм» Грегори Клейс, «марксизмах». Вы никогда не обращали внимание, что на всех фотографиях лохматая голова Маркса кажется чужой его телу, как на неумелом коллаже? Так вот его и приспосабливали всякий раз к различным обоснованиям практических действий, как правило, ведущих к значительными человеческим жертвам.

Участившиеся сейчас разговоры о «возвращении Маркса» ничего не стоят. Что значит – «возвращение»? Сегодняшний капитализм Маркс не объясняет, в его блестящей публицистике можно найти множество удачных аллюзий на любой сегодняшний автократический режим – и что? Мы же не говорим о возвращении Платона или Аристотеля. Это мировое философское наследие.

Впрочем, сегодняшний мир все еще имеет отношение к Марксу – теория формаций, теория классовой борьбы, с этим приходится работать, как и с терминологическим аппаратом. Но в целом марксизм кончился символическим образом с закрытием журнала Marxism today в 1991 году – хотя после «конца истории» и началась другая история, учение Маркса все-таки превратилось в Marxism yesterday. А те, кому хочется проникнуть в суть современного капитализма с левых научных позиций, читают не «Капитал» Маркса, а «Капитал в XXI веке» профессора парижской СьянсПо Тома Пикетти.

Читать «Капитал» на любом языке сегодня – это все равно что знакомиться с фрагментами Библии на арамейском: этим тайным знанием владели почти исключительно советские политэкономы. Такие специальные люди, которые знали «Капитал» близко к тексту. Что вполне объяснимо: это, собственно, и было единственной научной частью во всей вымышленной политэкономии.

На логике «Капитала» Маркса тренировались и лучшие отечественные философы. Работу Эвальда Ильенкова «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса» собирался печатать сам публикатор «Доктора Живаго» Бориса Пастернака Джанджакомо Фельтринелли (он, кстати, сам был марксистом прямого действия и плохо кончил, превратившись в красного террориста, якобы «подорвавшегося на своей взрывчатке»). Набор книги в издательстве «Наука» был рассыпан, Ильенков получил партийный выговор, правда, борьба за официальное издание увенчалась успехом в 1960 году. Потом, впрочем, Эвальду Васильевичу совсем перекрыли кислород – ключевые статьи, в том числе «Маркс и западный мир» было запрещено публиковать. Эта статья готовилась как выступление на конференции в США, куда, естественно, Ильенкова не пустили.

Начинается она весьма симптоматично: «Я думаю, что организаторы симпозиума поступили совершенно правильно, предложив рассматривать идеи Маркса как таковые, в первозданно-оригинальной форме, строго абстрагируясь при этом от всех позднейших интерпретаций и практически-политических приложений этих идей». Ничего более страшного сказать о теории Маркса было нельзя – советский режим в основе своей имел именно «позднейшие интерпретации» и «практически-политические приложения».

Еще одна загубленная статья Ильенкова «О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа» анализировала теорию отчуждения. Термин раннего Маркса, трактующий отчуждение продукта труда рабочего от самого рабочего при капитализме, приобрел гораздо более широкое понимание и значение. И оказался, например, в центре идеологии некоторых групп – тех, что поумнее, участвовавших в студенческой революции в Париже 50 лет назад. Французские «ситуационисты» толковали об отчуждении, клеймя позором не только миллиардеров из Нью-Йорка и Токио, но и бюрократов из Москвы и Пекина. Спустя 11 лет после майской революции 55-летний Ильенков воткнет себе в горло сапожный нож…

И у советской философии, и у французских революционеров Мая-1968, и у советских подпольных антисталинских групп 1950-х годов, и у отечественного официоза не было иного языка, кроме марксистского. В поисках истины раскопки велись на территории «подлинного Маркса». А идеологический смысл горбачевской перестройки состоял в археологических экспедициях, свой целью имевших обнаружение «подлинного Ленина». Проблем с группами поисковиков, собственно, не было.

Были персонажи вроде помощника Леонида Виктора Брежнева Голикова, который корябал на полях спичрайтерских заготовок: «Сегодня по Марксу живут в джунглях» или помощника Михаила Суслова Владимира Воронцова, создателя уникальной картотеки цитат Ленина на каждый случай жизни. А я лично знал людей, кристально честных и патологически-бессребреннически приверженных коммунистическому учению, которые цитировали по памяти Маркса с указанием тома собрания сочинений и страницы. Вопрос был лишь в одном — в интерпретации.

Советский марксизм к концу своего существования уже перестал быть идеологией, потому что идеология предполагает наличие идей. А в нем остались только лишенные смысла слова – и потому поздний СССР оказался не идеократией, а логократией – властью слов.

Как сказал польский философ Лешек Колаковский о марксизме, «этот череп больше никогда не улыбнется». Марксизма нет и в современной России. Он ничего в ней не объясняет. Какое отношение к Марксу имеют сегодняшние коммунистические партийные проекты? К Сталину – да, но причем здесь Маркс? Социал-демократия же на российской почве не приживается. А теперь, когда социал-демократические партии испытывают жесточайший кризис на Западе, и не приживется. Невозможен в России и часто обсуждаемый «левый поворот» — нет у нас «нормальных» левых (как и правых), избиратель потребляет популистско-бюрократические коктейли, а не сугубо левые идеи.

В конце концов масштабы социальных расходов и доходов и присутствия государства в экономике таковы, что нынешний российский политический режим вполне модно признать левым.

Ницше провозгласил смерть Бога. В 1970-м ученик Клода Леви-Строса Жан-Мари Бенуа констатировал: «Маркс умер». Вуди Аллен отозвался ироническим: «Бог умер, Маркс умер, да и я себя чувствую неважно».

Маркс тоже иногда чувствовал себя неважно. Злился. Раздражался. Частная его жизнь была полна превратностей и неприятностей. Кроме призрака коммунизма его мучил фурункулез. Однажды он произнес по-настоящему пророческую фразу: «Надеюсь, буржуазия, пока жива, будет иметь причины вспоминать мои фурункулы». Но если бы только буржуазия!

Когда-нибудь все-таки наступит время для спокойного прочтения Маркса. 200 лет со дня его рождения – слишком небольшой срок, чтобы изучать наследие этого мыслителя холодно-дистанцированно. Придется подождать еще лет сто.