Есть много занимательных вещей: гермафродиты, карлики, человеческие органы, помещенные отдельно от хозяев, изуродованные собаки. Или когда у женщины, к примеру, вырастает третий сосок. А у мужчины не обнаруживается какой-либо из рук. Безусловно, трупы. Американский фотограф Джоэл-Питер Уиткин, открывший свою вторую выставку в Москве (первая случилась на фестивале «Мода и стиль в фотографии 2005»), из данного списка не брезгует почти ничем. Хотя к трупам, в тех или иных комбинациях, наиболее предрасположен. Добывает он их в моргах, у знакомых патологоанатомов, по интернету, или, если речь идет о телах животных, у ветеринаров.

Честно говоря, после Уиткина в очередной раз понимаешь, что быть современным художником немногим лучше, чем уборщиком туалетов. Разница только в деньгах.

Имея перед собой задачу – вызвать хоть какую-нибудь, пусть и негативную, реакцию зрителя, художник обрекает себя на возню, к примеру, с мочой (Андрес Серрано «Христос из мочи», 1991 год), слоновьим пометом (Крис Офили) или собственными экскрементами (Александр Бренер, накакавший в 1994 году, в ходе акции «От ощущения величия наложил в штаны», у картины Ван Гога в Пушкинском музее). Наталия Эденмонт для своих работ режет живых кроликов и выкалывает глаза кошкам. Дамьен Херст свежует акул.

Уиткин в этом смысле ограничивается либо уже умершими, либо просто живыми, но очень уродливыми. Правда, в отличие от Дианы Арбус, фотографирующей тех же карликов и гермафродитов в их обычной среде обитания (например, в цирке), из своих инвалидов Уиткин делает сюрреалистические пародии одновременно на Босха, Гойю, Веласкеса и Ботичелли.

Не довольствуясь банальными внутренностями, отчетливо выглядывающими из разверзнутых животов, Уиткин сопровождает мертвые тела красивым антуражем: аппетитными фруктами, свежесорванными цветами, а также блюдами, вазами и торшерами. Мертвецы с уродами, понятно, от всего этого только выигрывают. Голову старика, добытую у знакомого нейрохирурга, художник приставляет к туловищу не менее неживой собаки («Собака на подушке»). Фотографирует юношу, разрезанного пополам. Добывает отрезанную старушечью руку и, обложив ее виноградом, выдает за портрет Анны Ахматовой, своей любимой поэтессы. Скончавшемуся зеленоватому мужчине придает позу задумавшегося о чем-то своем философа.

Однако если Босх, изображая уродов, преследовал некие морализаторские цели, Уиткин размышляет скорее о красоте и быстротечности жизни.

«Красивые женщины, — говорит американец, — и после смерти сохраняют свою красоту».

При всем том сам Уиткин – вполне жизнелюб. Носит смешные очки в клетчатой оправе и несуразный браслет на запястье. На вернисаже в галерее Гари Татинцяна он в очередной раз рассказывал свою любимую историю о том, как, будучи пятилетнем мальчишкой, увидел страшную смерть маленькой девочки, голова которой упала якобы к ногам Джоэла. Также имели место рассказы о трехногих людях и женщине-курице, встреченных им в отрочестве. Подобные истории Уиткин припас почти для каждой из своих работ.

Однажды в нью-йоркском клубе «Адский огонь», куда фотограф, по его собственному признанию, регулярно ходит отдыхать, он повстречал двух геев. Один был одноруким. Так возникло «Рукоблудие» — сцена жуткого анального секса, где рука почти по плечо всунута в понятно какое отверстие. Другая история повествует о том, как фотограф гнался за некоей инвалидкой в синей фетровой шляпе с целью ее сфотографировать. А третий сосок у женщины на фотографии – не настоящий («Красавица с тремя сосками»). На самом деле она нормальная. К тому же русская.

Джоэл-Питер Уиткин, галерея Гари Татинцяна, до 20 января.