Цивилизация
Как и предыдущий мариинский номинант — «Электра», опера чешского композитора Леоша Яначека «Енуфа» была написана на рубеже XIX и XX веков. Отсюда экспрессионизм (здесь — круто замешанный на моравском фольклоре), тот же интерес к психологизму и то же предощущение грядущих катастроф
Никогда не покидавшая европейскую оперную сцену, «Енуфа» вот уже более полувека не украшала репертуар российских театров (Яначека знают у нас по «Средству Макропулоса» и «Кате Кабановой» — чешскому варианту «Грозы» Островского). На сцене Мариинки она впервые поставлена 23-летним режиссером Василием Бархатовым, еще студентом сделавшим своего первого Яначека — «Дневник исчезнувшего» в «Геликон-опере», и художником Зиновием Марголиным, «нарисовавшим» такие Мариинские хиты, как «Нос» и «Тристан и Изольда».
Отбросив последующие корректуры и вариации, создатели спектакля решили припасть к первоисточнику — оригинальному либретто, написанному самим композитором по пьесе «Ее падчерица» чешской писательницы Габриэлы Прейсовой — современницы Яначека. Социально-бытовая драма, без внешних высокотрагедийных амбиций, без ходульных опереточных злодеев и накала театральных страстей, считывается, как пронзительный документ, с достоверностью кинохроники. В «Енуфе» нет ни одной шлягерной мелодии, но при этом музыка настолько органично идет за текстом и смыслом, что играет роль окрашивающей разговор интонации. «Опера — это жизнь души», — говорит Борис Покровский.
И Бархатов ставит музыкальный документ об аутентичной человеческой натуре.
А Зиновий Марголин подчеркивает натурализм среды и ее обитателей натуральными материалами: на сцене дерево, песок, вода, холст. Декорации монохромны, оттенки от льняного до матово-шоколадного, яркими пятнами иногда становятся васильковое платье Енуфы, еще пребывающей в весеннем настроении, или алое одеяльце убиенного младенца. В проламывающий пространство перевернутый усеченный конус, как в воронку, всасывается замкнутый мир деревушки, жизнь которой, как застоявшаяся вода, скрыта ряской табу и предрассудков над плотными зарослями родственных связей. Над этим двором-«болотом» ведущие в пустоту мостки (ассоциация с близостью реки, где свершится трагедия) и нависающая зловещим роком громадная изба-мельница. В этом ограниченном бытом и домостроем мирке действуют его собственные жертвы, вызывающие едва ли не одинаковое сочувствие и понимание у человека сегодняшнего.
Между тем в основе сюжета стория, леденящая кровь. Девушка Енуфа любит беспутного шармера Штеву (пьяницу и бабника, однако готового жениться на любимой, хотя уже и обесчещенной). Енуфу любит сводный Штевин брат, добропорядочный увалень Лаца (страстный финский тенор Йорма Сильвасти не попал в номинанты просто каким-то чудом), что не мешает ему в порыве ревности порезать любимой лицо ножом. Ситуацию контролирует мачеха Енуфы Костельничка, много претерпевшая от замужества с дядей Штевы, таким же беспутным пьяницей; она ставит условием замужества падчерицы испытательный срок — год без пьянства для Штевы.
Но первый парень на деревне привычкам изменять не собирается, невеста с порезанным лицом для него уже не так привлекательна, и он легко находит себе новую невесту.
Енуфе удается скрыть от добропорядочных односельчан рождение ребенка, Штеву мучают угрызения совести, но у него теперь новая жизнь, зато Лаца готов все простить. Однако ответственной мачехе Костельничке ребенок представляется вероятным препятствием к замужеству падчерицы, и она, спасая ее доброе имя (а может, мстя роду ненавистного мужа), тайно топит младенца в проруби. Преступление раскрывается, а вместе с ним — вся история тайной любви. Костельничка убивается в раскаянии, невеста отказывает Штеве, Енуфа прощает мачехе и в порыве благодарности соединяется с Лацей.
Лариса Гоголевская, два года назад уже получавшая «Маску», за вагнеровскую Изольду и номинирующаяся в этом году еще и за Электру, в роли Костельнички, безусловно, лучшая.
Предыдущая история Костельнички, амбивалентность этой нетипичной мачехи, пропасть, в которую она себя ввергает (это одновременно и убийство, и самопожертвование), делают эту роль чрезвычайно выигрышной. Тем более для драматического дарования и необычайного трагического сопрано Ларисы Гоголевской. Енуфа (Ирина Матаева) прозрачностью своей партии, психологической неподготовленностью к трагедии ярко контрастирует с отягощенной опытом кошмара Костельничкой. Оркестр, в этот вечер дирижируемый Михаилом Агрестом, был в удивительно проникновенном настроении и мастерски деликатен по отношению к вокалу.
Василий Бархатов поставил «Енуфу», ничего не осовременивая и избегая внешних эффектов: многочисленные подробности быта моравской деревни и живые проявления человеческих темпераментов (вроде битья бокалов об избу или угощения сахарком, неаккуратно рассыпаемым былыми квадратиками по полу) не отвлекают от музыки, а лишь добавляют достоверности атмосфере. Никаких жирных красок, несколько заретушированные акценты и кульминации — замечательная возможность прислушаться к внутреннему психологизму драмы и сверить свое ощущение от происходящего с музыкой Леоша Яначека. И, хотя конкуренция на «Золотой маске» по части оперы в этом году очень сильна, эта образцовая постановка современной оперы столетней данности заслуживает особого внимания.
