Цивилизация
Зритель порой полагает, что в произведениях искусства его привлекает то, что там изображено. Однако выразительностью может обладать и отсутствие изображения. Тут все дело в авторской позиции, намеренной или бессознательной. Вспомните хотя бы рассказ Даниила Хармса про рыжего человека, у которого не было ни глаз, ни ушей, ни волос, ни рук, ни ног — вообще ничего не было. Несмотря на абсурд предложенной ситуации, эта миниатюра производит сильное впечатление. И нельзя сказать, что она «ни о чем». Похожие эффекты нередки и в изобразительной культуре, причем возникали они задолго до авангарда. Если погрузиться в историю мирового искусства с намерением отыскать тому примеры, их найдется множество. Впрочем, кураторы нынешней выставки Кирилл Светляков и Кирилл Алексеев ограничились только русским искусством не старше середины XIX столетия.
Но и этого хватило, чтобы продемонстрировать яркие образчики «пустотного канона».
Правда, и у Левитана, и у Пукирева, и у Верещагина «пустота» не концептуальна, а, скорее, чувственна. Как правило, речь идет о небе над горизонтом, которое в силу заявленного ракурса становится «главным действующим лицом» и затмевает собой все прочие элементы пейзажа. Этот прием в следующем веке использовался уже более осознанно — для создания пространства не столько реального, сколько метафизического (помянуть хотя бы мощную композицию Сергея Лучишкина «Небо и окурок» 1920-х годов). А вот авангардисты, как им и положено, двинулись гораздо дальше и начали работать с идеей пустоты напрямую, без сценарных предлогов.
Опыт беспредметности даром для искусства не прошел — его последствия ощутимы по сию пору, даже в тех случаях, когда якобы торжествует фигуративность.
Именно под таким углом зрения лучше всего и воспринимать этот проект: не упираясь в конкретные манеры и технологии, не зацикливаясь на сюжетах и «правдоподобиях», а сосредотачиваясь на сквозных темах, которые иногда ведутся десятилетиями. Не зря же кураторы перемешали хронологии, соединив соцреалистов с концептуалистами, передвижников с минималистами и т. п.
Пустота — предмет серьезный, философский, прямолинейному пониманию не поддающийся.
Посему для его исследования подключены и фотохроники перформансов группы «Коллективные действия», и рукотворные альбомы Ильи Кабакова, и тающие живописные натюрморты Владимира Вейсберга, и нонспектакулярные опусы Анатолия Осмоловского. Разумеется, в силу существенных различий в авторских целях и установках тот самый «пустотный канон» никаким каноном не выглядит, однако куда важнее, что из множества оттенков складывается не лишенная смысла картина. Пустота определенно заслуживает изучения и содержательной презентации — хотя бы потому, что ее смутный образ маячил и маячит в сознании сотен художников, прежних и нынешних. Как ни странно, именно такой идефикс лучше других концепций может служить ориентиром в искусстве — последнего столетия как минимум.
