Цивилизация
Четырнадцатилетний Лоренцо (Якопо Ольмо Антинори) предпочитает в окружении сверстников не снимать наушники, достает продавца зоомагазина справками про рацион пресмыкающихся и терроризирует маму (Соня Бергамаско) вопросами из серии: «А если после глобальной катастрофы в живых из людей останемся только ты и я? Тогда... Только ради спасения человеческого вида...». Обрадовать родителей (отца показывают только в сновидении) удается, пообещав провести каникулы с классом на горнолыжном курорте, но побеждает социофобия: нелюдимый подросток делает дубликат ключа от подвала, запасается продуктами на неделю, совершает загадочную покупку в том самом зоомагазине и, наконец, уединеняется в полутьме с лэптопом и музыкальным архивом, в котором соседствуют The Cure, Arcade Fire, Muse и Red Hot Chili Peppers.
В первую же ночь идеальное течение каникул нарушает вторжение сводной старшей сестры Оливии (Теа Фалько): неспокойная, сразу понятно, девица неожиданно нагрянула в Рим по пути с Сицилии к лучшей жизни.
Кажется, последнее, чего можно было ожидать от 71-летнего итальянского классика («Конформист», «Последнее танго в Париже»), так это удивительно точной зарисовки про уход в кокон и выход из него на пороге взрослой жизни. Фильма, не нагруженного ни дидактическим пафосом взгляда с высоты прожитых лет, ни проповедью любого толка, ни формалистским любованием материалом, ни режиссерским самолюбованием.
Нет, никто, конечно, не собирался отправлять Бертолуччи на пенсию — не после «Мечтателей», во всяком случае. Но предугадать траекторию его движения оказалось затруднительно. Многолетнее увлечение буддизмом («Последний император», «Маленький будда»), несколько неловкое возвращение в Италию в купринского толка эротизме «Ускользающей красоты», еще более странное нагромождение геополитики и искусства в «Осажденных».
И через пять лет синефильские «Мечтатели» про 1968-й год, сексуальную революцию, прекрасные юные тела, конфликт отцов и детей, красоту и бестолковость протеста, поэзию и позерство, замеры мироздания зажигалкой, мировое кино в целом и Годара в частности. И очередная пауза, на этот раз длиною в девять лет.
После подобного либо продолжают раздевать молодежь, либо уже снимают про космос, про дерево, отвечают на главный вопрос жизни, вселенной и все такое.
Бертолуччи не сделал ни того, ни другого. Он экранизировал роман Николо Амманити про мимолетное, но, возможно, судьбоносное столкновение двух разнонаправленных зарядов. Лоренцо довел самоизоляцию от мира до предела, считая ее благом. Оливия вынуждена искать ее, чтобы выломаться (буквально) из прошлого. Подвал можно прочитать как метафору, а можно этого и не делать — ничто не понуждает. Просто два сложно устроенных, но не беспомощных существа в бетонных стенах среди вещей из прошлого. Просто боль, когда тело заставляют отказаться от наркотиков. Просто нежность и счастье, когда из духа пропетой Дэвидом Боуи по-итальянски песни «Space Oddity» рождается танец. Слова совершенно не те, что в оригинале, но здесь это не важно.
Важно, как легко и ненавязчиво Бертолуччи выстраивает образы и ситуацию. Как возникает в кадре бегающий за стеклом «восьмеркой» броненосец — режиссер потом зарифмует его с героем, меряющим убежище шагами, но это будет единственная избыточная рифма. Броненосец этот, как и танец, как и сдвигаемые кровати, как и многое другое, прекрасен и понятен без пояснений. Как за минуту прорисовывается высокофункциональный аутизм героя, который выдумывает невероятные истории для умирающей в больнице бабушки (Вероника Лазар) и сочиняет на ходу убедительные, богатые на детали телефонные отчеты о поездке для мамы,
но не способен взять с полки гастронома семь банок консервов или семь бутылок сока, не сосчитав их пальцем от первой до последней.
Так, отказавшись от притч и цитат, став каким-то образом моложе лет на пятьдесят, и дают лучшие ответы на тот самый главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. Броненосец, восьмерка, ragazzo solo, ragazza sola, «обещай мне», «и ты мне тоже обещай».
