Цивилизация
Театровед Алексей Бартошевич рассказал, можно ли его назвать человеком Художественного театра.
«Да, с младенческих лет я воспитывался в этой атмосфере. Мы жили с мамой в соседнем дворе — в коммуналке на улице Горького. Меня не с кем было оставить, и я целыми днями слонялся за кулисами. Сидел в репертуарной конторе, где мне поставили столик, что-то рисовал. Или, а бывало такое — мне ставили табуретку, я вставал на нее и читал актерам стихи. Причем не «Муху-цокотуху», а Пушкина и Лермонтова. И, надо сказать, имел некоторый успех.
Помню такой случай. Я был в гостях в качаловском доме, мы обедали, и после дедушка Василий Иванович сказал: «Ты стихи, говорят, читаешь? А ну-ка почитай мне». Мы пришли в его кабинет, и я стал читать ему «Медного всадника». Я привык к успеху, к тому, что люди, когда слушают меня, всплескивают руками и восклицают: «Ну такой маленький, а уже Пушкина знает! А смотрите, как читает! Будет актером, как дедушка». Смотрю, а восторга-то на его лице не видно. Он постепенно скучнел и в какой-то момент прервал меня. Тогда я понял, что это провал. Причем первый в моей как бы актерской биографии. Сегодня я понимаю, с чем он связан. Я читал в старой театральной манере: напыщенно, самоуверенно.
Качаловский же дом не был сентиментальным. Например, мой отец никогда не называл Василия Ивановича «папа». Слов «папа» и «мама» там в ходу не было. Когда я, кстати, стал называть своего отца «папа», ему было неловко, он морщился. Так что всякого рода выспренное чтение в старом «малотеатровском» стиле там было очень не к месту», — цитируют его «Известия».
