Цивилизация
За последний месяц у Захара Прилепина вышли две книги: его собственная книга «Восьмерка», состоящая из маленьких повестей, и «Лимонка в тюрьму» — сборник текстов политзаключенных, который он составил с Эдуардом Лимоновым. «RusTopNews.Ru» расспросила Прилепина о политике в литературе и литературе в политике.
— У вас в повестях «Восьмерки» все уж как-то совсем мрачно. В самых известных ваших вещах, в «Саньке», «Грехе», «Ботинках, наполненных горячей водкой», был свет, исходивший от главного героя. А тут все плохие. Откуда такая бесперспективность? Это у вас все так плохо в жизни или вообще жизнь такая?
— Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как чувствую себя сейчас. Хотя с возрастом начинаешь понимать какие-то не очень приятные вещи, которых не понимал раньше. То есть ты понимаешь, что многое в жизни необратимо, но еще не начал получать от этого удовольствие. Мне казалось, что рассказы из «Восьмерки» — другие. Например, в большинстве текстов никто не погибает. Я оставил свое детское пристрастие всегда кого-нибудь убивать. Мне кажется, что людей нужно иногда оставлять живыми.
— Зато у вас там пытают и унижают.
— Время этому благоприятствует. Люди мучаются, люди находятся в режиме перманентной пытки. Либо сами мучаются, либо их мучают.
— Сейчас мучают больше чем в 2000-е и 1990-е?
— Я стал другой. Я недавно говорил с Андреем Архангельским, моим товарищем, он замечательный журналист либерального толка. А у меня с моими друзьями-либералами разговор всегда один и тот же. Они говорят: «Захар, какое мы испытали восхитительное чувство, какую эйфорию мы испытали в этом декабре». А я этого не испытывал, а если что и чувствовал, то оно умерло во мне в 12 часов по московскому времени на площади Революции, когда все ушли на Болотную. Я тогда понял, что ничего не получится. К моим текстам всё, что я сейчас рассказываю, имеет отношение, на первый взгляд, далекое. А на самом деле – прямое. И, при всей любви к моим либеральным друзьям, я не могу понять, откуда у них такое искреннее, наивное, восхитительное ощущение жизни, которое ничем не подкреплено. Когда я писал «Саньку», мне казалось, что какие-то вещи возможны прямо послезавтра, что возможно какое-то внезапное и моментальное обновление человека. А потом я испытал примерно те же ощущения, которые испытали мои друзья по запрещенной Национал-большевистской партии (организация запрещена в России). Люди повзрослели, людям стало больше 30 лет, у них появились дети, какая-никакая, но работа. И становится понятно, что можно дальше крутить веретено жизни, а ничего не выткется. И вот это ощущение я передаю в своих книгах.
— И вам так кажется?
— Это не обязательно про меня. Я же говорю, у меня всех хорошо: все вещи, о которых я мечтал в детстве, у меня получились. Но я пишу тексты не о себе, а о тех вещах, которые слышу из пространства.
— В одной из повестей сборника «Восьмерка» герой-омоновец встречает главного героя повести «Санькя» и отпускает его. Что вы хотели этим сказать? Что милиция на самом деле сочувствует оппозиции?
— Во-первых, честно вам признаюсь: я писатель со слаборазвитой фантазией. Я пишу о тех вещах, которые были в действительности. И такой случай имел место в действительности. Но вы неточно описываете этот эпизод. Один из омоновцев мечтает этого Саньку на месте разорвать, растоптать и изуродовать. А другой герой, наиболее рефлексирующий из омоновцев, предлагает оставить Саньку в покое.
— А вы там кто – омоновец или Санька?
— Я, конечно, омоновец. Как раз тот, который был командиром подразделения и велел оставить парня в покое. И я думаю, что сейчас таких омоновцев не единицы, а множество. Меня мои знакомые омоновцы недавно встретили на Казанском вокзале и спросили: «Захар, а когда уже революция, а то так все за...ло». Они, может, даже толерантнее к Санькам, чем в 1990-е.
— Вот прямо толерантны?
— Я просто думаю, что в России возможность гражданской войны сведена к минимуму. Власти не на кого опереться, кроме людей, ею так или иначе замотивированных. Чем объясняется у нас высокая коррупция? Власть ощущает себя зависшей в воздухе и нелегитимной со всех точек зрения. И она коррупцией пытается скрепить, замотивировать — Кавказ, Сибирь, Поволжье, чиновников, прокуратуру, милицию, предоставив всем возможности для воровства. И тогда власть считает, что в трудную минуту все эти коррупционеры ее поддержат. Но власть ошибается. Во-первых, не поддержат. А во-вторых, Россия не вечна: ее можно доразворовать до ничтожного состояния. Но гражданской войны в России не будет, потому что омоновцы толерантны власти до некоторого предела. Набрать добровольческую армию из ментов не получится: никто из них воевать за власть не будет. Максимум, что власть может, так это собрать полубезумных людей на митинг.
— Хорошо, с площади Революции оппозиция не должна была уходить. А что нужно было делать? Давайте попробуем заново переиграть все, что там происходило в декабре.
— А что тут переигрывать? Разговоры о перспективах кровавой революции нелепы. У нас в 1991 году погибли всего три человека. А еще есть пример Украины, где революция была бескровная. А еще есть пример Египта, где в итоге не произошло крупного насилия. Нужно было повторять то же самое, что было на Украине, — торчать на площади Революции и никуда не уходить. Торчать, пока нам не объявили бы новые выборы.
Но тогда что было? Все думали, что мы уже выиграли. А момент все поменять был, и такого не будет никогда. Они (власть – «RusTopNews.Ru») же тогда уже слили. Они же слили молодежную политику, они же слили действия МВД. Мне звонили люди из правительственных организаций и говорили, что у них проходят планерки в режиме каждые 22 минуты. Во время Болотной менты начали уходить в отпуска и бежать на юга. В самый ответственный момент, к которому они готовились 10 лет, создавая всех этих гомункулов из молодежных организаций, этих организаций не было на площади. Они выпустили вожжи из рук. Но к президентским выборам они собрались, получили свою толпу, замотивировали и нагнали в Москву ментов. А мы упустили момент.
